Она смотрит на меня.
Мы смотрим друг на друга. Она смотрит на меня из дома напротив в Познани. Я — улица
Волгоградская, 13. Не помню.
Там сейчас живет какая-то девушка или женщина, прилично одетая, в красивых носках.
Одного моего носка нет, он исчез, испарился, одет на чьей-то другой ноге. Его больше нет, а я все еще смотрю тебе в глаза из дома напротив в Познани.
На не существующей больше улице
живут две дряхлые старушки: одна стучит в окно и просит спички ночью. Я отдаю — в моем доме пожар. Легкие наполняются гарью, воздух исчезает. Беги, беги, беги. Мама говорила, что нельзя давать ночью старушкам спички, они тебя проклянут. Я проклята. И улицы этой больше нет. Она сгорела проклятиями, о которых таксист нам рассказал. Говорит, у нас в Армении христианство, мы богом поцелованы, а вы, беларусы, мало молитесь, поэтому бог вас наказал.
Пошел нахуй. Я вызываю убер вуман. Она говорит, что её зять работает в Жодинской тюрьме. А мое тело превращается в статую, чтобы собой рассказывать поколениям далеко вперед, как мы умирали. Горели, задыхались, бежали от проклятий дряхлой старухи. Ноги врастают в землю, а руки превращаются в плети, которые так любишь ты.
Я буду стоять на ветру, чтобы каждый молящийся смог укрепить свою веру. Боже, прости и сохрани, прости и сохрани, прости и сохрани, прости и сохрани, прости и сохрани.
Она продолжает смотреть мне в лицо.
Сегодня я умылась pianka czyszcząca Теперь моё лицо очистилось от беларуской грязи.Мои руки в земле, ноги на костях, как очиститься от этого? Когда под ногти так плотно въелась клубника, похожая на кровь. Когда тебе присылают фотографии красиво убранной на Дзяды могилки. Чем вымыться тогда? Может подышать средиземноморским воздухом? Говорят, он благоприятно влияет на кожу. Але гэты бруд я ня змою. Я буду паркывацца пластом гістарычнай памяці, якая мяне ў выніку і прыкончыць. Я стану зямлёй, па якой нарэшце пойдзе чыгунка. Чух-чух-чух.
— Вітаю вас на маршруце Варшава — Мінск, магу прапанаваць гарбату, але ў нас больш няма нікельных падшкляннікаў. Вы можаце апячыся, — гаварыць правадніца.
— Дзякуй, адну шклянку зялёнага і вафельку Віцьба, — адказвае пассажырка.
І мы ціха едзем, за вакном дрэвы змяняюць азёры: бяроза, хвоя, клён, ліпа, елка, елка, елка, ліпа, доўгая сіняя роўнядзь, кропкі рознакаляровых рыбакоў, бяроза, хвоя, ліпа. Спачатку наступае змярканне, неба ператвараецца ў пунсовы келіх, амаль відаць сонца, а потом і ўвогуле ўсё запаўняецца цемрай. Яна такая родная, вы застаяцеся сам-насам , глядзіш ёй ў вочы, а яны у тябе. Мае вочы спрабуюць угледзецца ўдалячынь, белыя іскры знешняга свету даюць зачэпку, мы з ёй дакладна нешта ведаем адна пра адну — хутчэй за ўсё, нікому больш не вядомыя таямніцы. Але ж яна маўчыць і працягвае глядзець на мяне.
Хочешь, я разденусь?
Стану голой, перестану бояться, буду точно знать, что делать, выучу все языки мира, и тогда мы сможем поговорить. Или не сможем, ведь ты там, за окном моего дома в Познани, а я тут, напротив. Твои улицы — это бесконечные квадраты. Они похожи на лабиринты, из которых невозможно выбраться. Я постоянно возвращаюсь в точку, откуда пришла. Мои улицы — широкие проспекты, за которыми виден горизонт. По ним стекает пот, надежда и боль, о которых ты только читала, сидя у себя за окном. Я встаю и снимаю свою черную майку. Под ней моя грудь, там родинка на правой стороне. Такая же есть у моей матери, такая же есть у ее матери, такая же есть у всех женщин в нашем роду.
— Хотите ее удалить? Возможно, она переродится в злокачественную опухоль с развитием до самой тяжелой стадии — меланомы, — предлагает гинекологиня.
— Спасибо, я подумаю, — вежливо отвечаю, хотя точно знаю ответ.
Мне не избавиться ни от родинки, ни от возможных последствий, передаваемых в нашем роду. Я снимаю джинсы и остаюсь перед тобой в трусах и единственном носке.
Дело об исчезновении носка было раскрыто. Он застрял во временной петле на несколько недель, а потом благополучно вернулся на место. Оказывается, он просто потерялся в постельном белье, поглощающее носки в свою воронку. Теперь он вернулся домой и продолжит согревать ноги своей хозяйке.
Она смотрит на мои голые ноги — они в синяках.
Синяки там всегда были и навсегда останутся. Я чувствую, как сосуды расширяются и кровь начинает циркулировать. Она расползается по всему моему телу, заново согревая его. В детстве мне прикладывали компресс из разрезанного картофеля, от него синяки становились меньше, а боль как будто бы должна была уйти. Но она никуда не уходила, она расползалась вместе с кровью моего организма, чтобы в любой другой уязвимый момент напомнить о себе. Дверной косяк, брусчатка старого города, падение с велосипеда, падение с дерева, падение с горки, следы татуировки, следы пальцев твоей руки, следы волейбольного мяча, удар плеча прохожего, удар пропущенный на тренировке, удар полученный в драке, удар, который ты никогда не ожидала получить.
Она выходит из своей двери и направляется в мою сторону.
Звонок в дверь.