Noname67
Хребет
Часткі тэкста, прызначанага для выканання
Динозавры
Не могли согревать себя сами динозавры. Поэтому вымерли. Они пили с нами одну воду, ты это знаешь? Мы пили одну воду с динозаврами, а они не могли себя согревать, зависели от погоды и погибли все. Говорят что моя страна стоит на костях. Или не говорят? Может не говорят, а шепчуть, но я откуда-то это знаю. На костях стоит. Курганов здесь не было достаточно. Отпеваний здесь было, но на всех не хватило. Но слез здесь в достатке.
Хотя и кости эти когда-нибудь наконец превратятся в прах и про них. И про нас. И про динозавров больше никто не будет вспоминать. Когда?
Не могли согревать себя сами динозавры. Поэтому вымерли. Они пили с нами одну воду, ты это знаешь? Мы пили одну воду с динозаврами, а они не могли себя согревать, зависели от погоды и погибли все. Говорят что моя страна стоит на костях. Или не говорят? Может не говорят, а шепчуть, но я откуда-то это знаю. На костях стоит. Курганов здесь не было достаточно. Отпеваний здесь было, но на всех не хватило. Но слез здесь в достатке.
Хотя и кости эти когда-нибудь наконец превратятся в прах и про них. И про нас. И про динозавров больше никто не будет вспоминать. Когда?
Когда ты плакала последний раз?
Она плакала вчера. Она плакала сегодня. Она плакала пять минут назад. Она плакала над новостями. Она плакала, выглянув в окно. Она плакала от фейерверка, который за закрытыми шторами грохотал как бомба и все соседские дети кричали во сне от этого шума, а те кто запускал его смеялись. Она плакала над новым пятнышком на коже — вдруг это рак. Она плакала над царапиной ребенка — вдруг загноится. Она плакала над сюжетом сериала — вдруг повторится. Она плакала над вами, над собой, над динозаврами. Она ходила по этому городу, она ходила и чувствовала холод в тридцатиградусную жару, потому что она в отличие от динозавров, не зависит от температуры окружающей среды. Да кого я обманываю. Зависит. Она зависит от всего. И всех. Она так зависит, что.
По ком она плачет? Она плачет по тебе.
По тебе. И только по тебе. Плачет навзрыд, пьет воду, чтобы не высохнуть, плачет снова, от слез намокает ее одежда, щеки краснеют, нос перестает дышать. Она плачет по-настоящему. Потому что может плакать.
А я вот не плакала вчера, сегодня и пять минут назад. Я не плачу давно. Наверное, как вымерли все динозавры я не плачу. Я не плачу с тех пор, как первые рыбки отрастили себе лапы и выбрались на сушу. Да и тогда я не плакала. Наверное, наверное слезы мои были в последний раз на земле, которая еще не была землей. Когда это было — ты переспрашиваешь меня. Я рассказываю тебе в ответ — может быть, ты не помнишь, но когда-то земля не была землей, она была дном океана. И этот океан был настолько большим, что у него не было начала и конца, не было середины. Он просто был. И не было вопросов. И всходило солнце, Луна превращалась в серп, терялась на небе и снова возвращалась. И вокруг была вода. И мы были с тобой в этой воде, и в тот миг, неужели он был таким коротким, в тот миг мы были там сёстрами и братьями и больше никем. И почему ты тогда плакала? — спрашиваешь ты — от соленой воды в глазах? Да, от соленой воды в глазах — отвечаю я.
Я плакала тогда. И знала, что придут греческие боги, скандинавские боги, славянские боги, просто боги, которые считают себя богами. Громыхнут молниями, займутся сексом друг с другом, кого-нибудь убьют, сдерут кожу, выдавят глаза и на этих местах, куда упадут капли крови и семени. Из-под воды выйдет земля, появятся горы и степи. И мы вслед выйдем из океана. И будем жить на этих останках. И пиздец никогда не закончится.
Я точно знала это? Не помню.
Но тогда давным-давно, я помню это как во сне, тогда я плакала и мои слезы вливались в огромный океан. И мне казалось, что клеточки моего тела дышат и трепещут. Что я это мир.
Я была жива. А сейчас я не знаю что я.
Ведьма
Ведьма во мне спит. Но скалится, каждый раз когда слышит. Она не бежит с волками говорят про меня. Она не знает свою природу говорят про меня. Она слабая говорят про меня.
Ведьма во мне спит. Но скалится, каждый раз когда слышит. Она не бежит с волками говорят про меня. Она не знает свою природу говорят про меня. Она слабая говорят про меня.
Меня всегда можно спросить и не слушать ответ, а сказать его за меня. Меня всегда можно осмотреть с ног до головы не спросив разрешения. Углы моего дома всегда в пыли для ваших закатанных глаз и цоканья и комментария. Пироги мои черствы для вас. Синюшные круги мои под моими глазами для вас. Правила правописания и пунктуации мои соблюдены только для вас. Руки мои моют мои руки для вас. Чтобы не заразить. Чтобы не принести вам заразу. Для вас. Мой голос молчит для вас. Мой мозг не работает для вас. Для вас я должна быть удобной. Для вас я должна заткнуться, не быть толстой и худой, не быть некрасивой, быть чистой, одобряемой. Дети мои должны быть здоровы и послушным стадом для вас, братья мои должны пахать для вас. А я должна вытереть ваши уставшие топтать других грязные ноги своей шелковой сорочкой, должна оттереть кровь с рук ваших, слюну с ваших щек, шелуху с вашей спины, должна расчесать ваши волосы до блеска, должна вычесть колтуны, в которых память. В этой памяти крики людей стоны людей лица людей глаза людей, которых вы. И я должна смыть скверну с вас, для вас я должна знать обряды жечь свечи и травы просить прощения смотреть в небо договариваться с солнцем покупать санскрин и мазать на вас его толстым толстым слоем, для вас я для вас, забирайте.
Но кто так решил? Это сказал тот кто сказал мне в детстве будь тихим неприхотливым растением? Тот кто сказал, что я из мышиного стада? Тот кто сказал мне не есть после шести, не чесать комариные укусы, снимать белые квадраты с окон моей квартиры?
Ведьма моя спит во мне. Глубоким нездоровым сном. Она выпила таблетку против тревожного расстройства, против депрессии средней, против импульсивности, против громкости. Она приняла таблетку и мышцы ее стали как камень. Веки ее стали кирпичами, язык куском слипшейся каши, живот неживым. Она забылась глубоким сном без снов. Таким глубоким как колодец в котором даже звёзды звёздной ночью не отражаются.
Иногда после долгой работы уставшая перед самым сном я кидаю монетку в этот колодец и слышу всплеск тихий как шепот. И только так я знаю что вода ещё есть там. Только так я вспоминаю, что моя ведьма ещё существует.
И тогда видение вспыхивает пламенем перед моими глазами. Мне так больно и так спокойно. Ведь после всех иголок под ногтями, после всех вывихнутых суставов, после костров на которых извивались в агонии мои сестры, я наконец. Моя ведьма наконец просыпается.
И я представляю, как она встает. И как она искрится. И как змеями шелестят ее волосы. И как она садится на трёх черных коней. И разит мечом налево и направо и налево. И несётся по земле и небу и океану и горе и по встречке и по пробкам. И с неба льётся кроваво красный дождь. И что-то случается.
Она это я. Спрашиваю я. Когда же?
Но кто так решил? Это сказал тот кто сказал мне в детстве будь тихим неприхотливым растением? Тот кто сказал, что я из мышиного стада? Тот кто сказал мне не есть после шести, не чесать комариные укусы, снимать белые квадраты с окон моей квартиры?
Ведьма моя спит во мне. Глубоким нездоровым сном. Она выпила таблетку против тревожного расстройства, против депрессии средней, против импульсивности, против громкости. Она приняла таблетку и мышцы ее стали как камень. Веки ее стали кирпичами, язык куском слипшейся каши, живот неживым. Она забылась глубоким сном без снов. Таким глубоким как колодец в котором даже звёзды звёздной ночью не отражаются.
Иногда после долгой работы уставшая перед самым сном я кидаю монетку в этот колодец и слышу всплеск тихий как шепот. И только так я знаю что вода ещё есть там. Только так я вспоминаю, что моя ведьма ещё существует.
И тогда видение вспыхивает пламенем перед моими глазами. Мне так больно и так спокойно. Ведь после всех иголок под ногтями, после всех вывихнутых суставов, после костров на которых извивались в агонии мои сестры, я наконец. Моя ведьма наконец просыпается.
И я представляю, как она встает. И как она искрится. И как змеями шелестят ее волосы. И как она садится на трёх черных коней. И разит мечом налево и направо и налево. И несётся по земле и небу и океану и горе и по встречке и по пробкам. И с неба льётся кроваво красный дождь. И что-то случается.
Она это я. Спрашиваю я. Когда же?
Персефона
У меня есть подруга. Она в подземном царстве. В глубоком подземном паркинге, где места никогда не закончатся и река шуршит как змея. Но моя подруга не фотографирует свои ступни у темной воды. Ей не достаточно этой жизни. Она.
Ее бабка узнала где она. Теперь и ее мать узнает где она. И вой сестер сверху зовёт ее. Она думает, что без нее они не справятся. Конечно, все держится только, только на тебе. Не делигируй. Не сиди на месте. Не засыпай. Не делай вид, что все хорошо, не используй фильтры. Не соглашайся с этим. Не смиряйся, пожалуйста, не мирись с этим. Никогда.
Отпусти меня. Говорит она мужу. Он засовывает палец ей в рот. Слюна скапливается у нее за щеками, пока он медленно давит семена граната о ее зубы. Это же закон, говорит он, ты сама виновата сама виновата сама виновата. Эту фразу давно уже пора запретить. Сплюнуть ее. Никогда ее не уместно будет произнести. Но он, ее муж говорит, что такой закон и теперь она не может навсегда уйти от него. У них же штамп в паспорте — гранатовый штамп, который закон нерушимый, кто съел еду в подземном царстве не может оттуда уйти. Так, иногда пускай навещает своих родных наверху, чтобы орали меньше. Но подвозить на своей колеснице он не собирается. Денег на такси у нее нет. Добирайся сама. Как хочешь.
И пока где-то идут войны. Где-то сидят в тюрьмах герои. Где-то одни пытают других. Третьи интригуют. Четвертые не могут спать, отражая одну за другой панические атаки. Пока они все наверху. Она туда стремится из-под своей земли. Пока они там, на поверхности и имена их знает западная пресса и они что-то делают, подобно Ахиллу, который хочет бессмертия и славы, подобно Агамемнону, который хочет власти и золота, подобно Гектору, который хочет мира в своем доме. Она же не там, не среди них, она под землёй. Потому что король мертвых взял ее, сделал ее своей, как красивую бесправную вещь не способную ни на что.
Но раз в год кандалы с нее сползают и она могла бы сделать что угодно, но она выбирает ползти. В земле ей попадаются под руки кости людей над которыми плясали ритуальные танцы, ей попадаются гробницы имена которых никто не вспомнит, ей попадаются кости людей без волос которых свалили вповалку голыми без обуви, ей попадаются кости людей над которыми гранитный камень с надписью о скорби и семьи которых пили на поминках и накрывали рюмку хлебом.
Платье царицы подземного мира не бело. Оно в грязи и червях, которые успевают отложить личинки в складках. Ее менструальная кровь смешивается с землёй. И узкой полоской красной вздыбленной земли показывает путь — тут она шла. И так каждый раз, каждую весну, потому что она царица смерти и не дано ей выносить ребенка, потому что смерть рождает только ничто, вопреки сказкам, вопреки нашим надеждам. И вечная менструация напоминает ей об этом. Но свой женский долг страдания она выполняет сполна и без родовых мук.
Она ползет.
Она ползет. И рот ее забит землёй.
Она ползет. И ранит руки о черепки древних горшков и наконечники стрел.
Она ползет. И опирается о развалины старых печей, огонь которых никогда не загорится и не согреет дом и не опалит невнимательных.
А могла бы остаться под землёй, там ей место. Что она хочет ещё? При мертвом муже. При миллионах мертвых подданных.
Она встает. С собой силой своей она достает бесчисленные травинки. И сок самой земли бежит по каждому растению. И мы все радуемся. Потому что пришла надежда, пришёл бесплатный витамин Д, который может быть, только может быть, но поднимет нас с кровати, отлепит нашу рожу от подушки, в которой мы прятали свой вой, и вложит в руки наши меч. И всё оживает. И она, моя подруга, она восстаёт среди живого леса. Не спаленного войнами, не оскверненного радиацией, не выращенного ровными рядами для новогодних праздников. Она стоит посреди леса, где прячется баба Яга. Где бьёт ключ с живой и мертвой водой. Где сидят у костра двенадцать месяцев.
Она выбирается на свет. Протирает гной из глаз. Она присоединяется к нашему ковену.
Выходит из леса. Ноги ее двигаются по трассе, среди камешков и бутылочных осколков. Но какая разница? Она тут, с нами, она входит в город. Она слышит стук каблучков. Шины велосипедов и машин. Плач детей. Джинглы подкастов. Мой и твой спор. Новости, новости повсюду. Она слышит их, весенний город ее зовёт, террасы заведений открываются, две по цене одной. И что же будет дальше? Дальше будет что-то мы все знаем что и ничего не знаем.
И над этим будущим, над нами всеми вместе с нами всеми задыхаясь смеётся Медуза Горгона. Каждой змейкой.
Имя моей подруги Персефона. Вы знаете ее имя. Вы знаете ее имя, но не знаете имена многих и многих, многих и многих моих подруг.
У меня есть подруга. Она в подземном царстве. В глубоком подземном паркинге, где места никогда не закончатся и река шуршит как змея. Но моя подруга не фотографирует свои ступни у темной воды. Ей не достаточно этой жизни. Она.
Ее бабка узнала где она. Теперь и ее мать узнает где она. И вой сестер сверху зовёт ее. Она думает, что без нее они не справятся. Конечно, все держится только, только на тебе. Не делигируй. Не сиди на месте. Не засыпай. Не делай вид, что все хорошо, не используй фильтры. Не соглашайся с этим. Не смиряйся, пожалуйста, не мирись с этим. Никогда.
Отпусти меня. Говорит она мужу. Он засовывает палец ей в рот. Слюна скапливается у нее за щеками, пока он медленно давит семена граната о ее зубы. Это же закон, говорит он, ты сама виновата сама виновата сама виновата. Эту фразу давно уже пора запретить. Сплюнуть ее. Никогда ее не уместно будет произнести. Но он, ее муж говорит, что такой закон и теперь она не может навсегда уйти от него. У них же штамп в паспорте — гранатовый штамп, который закон нерушимый, кто съел еду в подземном царстве не может оттуда уйти. Так, иногда пускай навещает своих родных наверху, чтобы орали меньше. Но подвозить на своей колеснице он не собирается. Денег на такси у нее нет. Добирайся сама. Как хочешь.
И пока где-то идут войны. Где-то сидят в тюрьмах герои. Где-то одни пытают других. Третьи интригуют. Четвертые не могут спать, отражая одну за другой панические атаки. Пока они все наверху. Она туда стремится из-под своей земли. Пока они там, на поверхности и имена их знает западная пресса и они что-то делают, подобно Ахиллу, который хочет бессмертия и славы, подобно Агамемнону, который хочет власти и золота, подобно Гектору, который хочет мира в своем доме. Она же не там, не среди них, она под землёй. Потому что король мертвых взял ее, сделал ее своей, как красивую бесправную вещь не способную ни на что.
Но раз в год кандалы с нее сползают и она могла бы сделать что угодно, но она выбирает ползти. В земле ей попадаются под руки кости людей над которыми плясали ритуальные танцы, ей попадаются гробницы имена которых никто не вспомнит, ей попадаются кости людей без волос которых свалили вповалку голыми без обуви, ей попадаются кости людей над которыми гранитный камень с надписью о скорби и семьи которых пили на поминках и накрывали рюмку хлебом.
Платье царицы подземного мира не бело. Оно в грязи и червях, которые успевают отложить личинки в складках. Ее менструальная кровь смешивается с землёй. И узкой полоской красной вздыбленной земли показывает путь — тут она шла. И так каждый раз, каждую весну, потому что она царица смерти и не дано ей выносить ребенка, потому что смерть рождает только ничто, вопреки сказкам, вопреки нашим надеждам. И вечная менструация напоминает ей об этом. Но свой женский долг страдания она выполняет сполна и без родовых мук.
Она ползет.
Она ползет. И рот ее забит землёй.
Она ползет. И ранит руки о черепки древних горшков и наконечники стрел.
Она ползет. И опирается о развалины старых печей, огонь которых никогда не загорится и не согреет дом и не опалит невнимательных.
А могла бы остаться под землёй, там ей место. Что она хочет ещё? При мертвом муже. При миллионах мертвых подданных.
Она встает. С собой силой своей она достает бесчисленные травинки. И сок самой земли бежит по каждому растению. И мы все радуемся. Потому что пришла надежда, пришёл бесплатный витамин Д, который может быть, только может быть, но поднимет нас с кровати, отлепит нашу рожу от подушки, в которой мы прятали свой вой, и вложит в руки наши меч. И всё оживает. И она, моя подруга, она восстаёт среди живого леса. Не спаленного войнами, не оскверненного радиацией, не выращенного ровными рядами для новогодних праздников. Она стоит посреди леса, где прячется баба Яга. Где бьёт ключ с живой и мертвой водой. Где сидят у костра двенадцать месяцев.
Она выбирается на свет. Протирает гной из глаз. Она присоединяется к нашему ковену.
Выходит из леса. Ноги ее двигаются по трассе, среди камешков и бутылочных осколков. Но какая разница? Она тут, с нами, она входит в город. Она слышит стук каблучков. Шины велосипедов и машин. Плач детей. Джинглы подкастов. Мой и твой спор. Новости, новости повсюду. Она слышит их, весенний город ее зовёт, террасы заведений открываются, две по цене одной. И что же будет дальше? Дальше будет что-то мы все знаем что и ничего не знаем.
И над этим будущим, над нами всеми вместе с нами всеми задыхаясь смеётся Медуза Горгона. Каждой змейкой.
Имя моей подруги Персефона. Вы знаете ее имя. Вы знаете ее имя, но не знаете имена многих и многих, многих и многих моих подруг.
Тэкст публікуецца ў аўтарскай арфаграфіі і пунктуацыі.
