23 марта

— А ты дома сейчас?
— Да.
— Хочу прогуляться в твою сторону, давай покурим.
— Давай, напиши, как подойдёшь.
— Хорошо, давай возле канала тогда.

Был конец марта. Я надела полосатый свитер и утеплённый тренч: 14 градусов — это всегда непонятно сколько на самом деле. На улице был сильный ветер, он разносил по асфальту прошлогодние сухие листья, валяющиеся по городу, как забытые в песочнице игрушки. Думаю, странно, что сухие прошлогодние листья за зиму не превратились в органическое удобрение для новой травы. Думаю, как-то неправильно, что мертвые листья остались непогребенными.

Сидим на скамейке, курим. Сильный ветер разносит мертвые сухие листья. Неожиданно для себя говорю:

— Мне кажется, моя собака умирает
— Да?
— Ага. Не хочу уезжать сейчас, боюсь, что она умрет, пока меня не будет.

Мы сидим молча. Прошу вторую сигарету: своих у меня нет, я курю только с ним.

— Может, мир решил, что, раз идёт война, значит, каждому нужен опыт смерти близкого.

Подношу зажигалку. Ветер сильный, он носит мертвые сухие листья и не дает слабому огоньку зажигалки подарить минутную жизнь моей сигарете. Он подносит руки к зажигалке, делает из них импровизированную чашечку — и я делаю первую затяжку.

— Мне так страшно, что она умрет, пока меня не будет рядом.

Я не смотрю на него, но слышу, что он плачет. Опускается ко мне на колени, обнимает их. Чувствую, как что-то мокрое и соленое проникает через капроновую ткань колготок. Глажу его по голове. Сильный ветер гоняет мертвые сухие листья, и в тех влажных пятнышках на колготках, куда он плакал, становится холодно.

— Знаешь, я думаю, она не умрет, пока меня не будет. Она меня будет ждать.

«На самом деле ничего этого не было»

На самом деле, его не было в Минске в конце марта — в те дни, когда мне казалось, что у меня умирает собака. Собака, кажется, и правда умирает. И я боюсь, что она умрет, пока меня не будет. Пока я буду в другом городе. Но мне очень хочется, чтобы я позвала его покурить, рассказала про собаку, а он заплакал и обнял мои колени. На самом деле, он бы не заплакал. На самом деле, я не могу никому рассказать, что, кажется, у меня умирает собака. Я просто смотрю, как сильный ветер разносит мертвые сухие листья.

29 марта

Марта сегодня почти не вставала с ее постели — разложенного на полу пушистого покрывала. Мне страшно, что она, может быть, умирает. Я лежу с ней на полу и держу ее маленькую лапку. Потом я отхожу от нее — мыться, подключиться к зуму — все это время думаю: а если я сейчас подойду, а она лежит там мертвая — подхожу — кладу руку на ее поднимающийся и опускающийся живот — радуюсь этому еле видимому движению. Поля сегодня сказала, что смирилась с тем, что Марта не доживет до лета. Но до лета еще целых два месяца, когда можно было бы водить собаку на прогулку, а если она не сможет, то делить с ней один стул, пока я сижу за столом. Еще пока мы стояли с Полей, я увидела собаку, резво гуляющую — подумала, что скучаю по тому моменту, когда Марта бежала вперед так, что приходилось бежать за ней следом, чтобы не выпустить поводок. Поля сказала, что поэтому так больно заводить домашних животных — они живут меньше, чем люди. Я сказала, что пусть живут столько, сколько могут, зато рядом. Я просто хочу всегда жить рядом с моей собакой. Я знаю, что когда Марта умрет, я напишу о ней текст. Я уже начала сочинять его в своей голове. Я надеюсь, что к моменту, когда я захочу написать этот текст, все придуманное в голове забудется. Это тот случай, когда я могу с легкостью отпустить слова в забвение — если слова от меня уплывут, значит, будет течь время, значит, будет это время жить моя собака. Я часто думаю, что она чувствует, о чем она думает, больно ли ей. Иногда она смотрит на меня так, что кажется, будто видит что-то очень мрачное, и печальное, и тоскливое. Марта умеет плакать. Марта сегодня не пила воду. Мама обмакивала пальцы в собачью миску с водой и подносила Марте, чтобы та их облизала. Марта только отворачивалась.

Я смотрю на то, как несколько женщин в зуме единовременно пишут тексты. Пытаюсь угадать, о чем могла бы писать каждая из них. Об опыте эмиграции, о страхе, о тревоге, о любви? Я пишу о своей умирающей собаке.

3 апреля

Сегодня сижу с Мартой у ее лежанки под столом. Думаю, из каких вещей состоит Мартин мир. Он, этот маленький теплый мир, наверное, состоит из разных палочек, корешков и травинок (которые она старательно раскапывает и иногда жует во время прогулок), из пледа в лежанке, из маминых теплых ног, из грушевого золотистого света, из запаха земли. Я грущу иногда, что почти не имею доступа к ее миру, что вещи ее мира сокровенные и далекие. Но сегодня, когда я сидела с Мартой возле ее лежанки, я увидела кусочки ее мира — может, они ей снились, а я запустила руки в ее сны, как в плотный августовский туман. Я хочу чаще иметь доступ к вещам из Мартиного мира.

16 апреля

Сегодня мне снилось привидение собаки. Не моей, а совершенно чужой незнакомой собаки. Смесь овчарки и дворовой собаки. Такие собаки обычно живут на улицах Тбилиси. Во сне я была в нашей московской квартире, но вместо Ани и Насти в ней были мама, Андрей, Поля. Я выходила из Настиной комнаты, приведение собаки стояло возле стола в гостиной. Я смотрела на него несколько очень длинных секунд. Страшно не было, просто очень хотелось кричать. Крик этот застыл где-то внизу горла. Я вышла из комнаты и закричать получилось. Я кричала, что в гостиной привидение собаки. Потом я проснулась. Я никогда не видела привидений – ни во сне, ни вне сна. Я проснулась и подумала, а вдруг во сне ко мне пришла душа моей умирающей собаки. Позвонила маме – собака жива, но я уже видела ее душу. Смерть ее где-то уже очень рядом со мной. Стихи где-то рядом с этим сном, в котором живет привидение собаки, в котором мне так кажется, что это душа моей собаки. Проход в это пространство, где живет привидение собаки, закрыт. Но я теперь отчетливо ощущаю наличие этого пространства рядом.

она сидит в кресле у окна.
середина апреля
первый день песаха
дождь
передняя кромка шаббата

она говорит:
я потеряла ребенка
на ранних сроках
многие не считают еще
это
ребенком
а потом
через три года
я встретилась
с его душой

она говорит:
я взяла платье
я купила его тогда во франции
и просто как-то поняла
что она рядом
его душа

ночью мне снится
привидение собаки
не моей собаки
чужой
незнакомой
дворовой
собаки
оно стоит у стола
я смотрю на привидение собаки несколько очень долгих секунд

потом я просыпаюсь
и думаю
вот где живет душа ее ребенка
в том же месте
где привидение чужой собаки
стихи
и передняя кромка шаббата

20 апреля

В такие вечера мир приплюснут к земле, к первому этажу природного мира, к началу жизни. Он помнит о смерти и рождается заново. Прослойка между грозовой тучей и прелой землей — одновременно могила и утроба для мира. В ней нас двое — я и моя собака Марта. Марта медленно умирает. Ещё несколько дней назад я думала что гулять с Мартой на улице мы больше не будем. А сегодня мы вышли и шли шли через двор наш через двор чужой прямо к концу дворов к месту где заканчиваются дворы и начинается канал. Марта шла шла и нюхала пряную землю нюхала веточки травинки корешки. Она лучше всех знает, какой пряной земля бывает перед грозой. Потом резко начался дождь. Потом резко началась гроза.

Беру Марту на руки. Говорю: «Марта, смотри! Это наша первая в этом году гроза». Думаю, помнит ли она другие наши грозы. Думаю, продолжает ли ощущать запах пряной земли.

Думаю, как странно вышло, что мир схлопывается, приплюскивается, рождается снова, продолжает помнить о своей смерти, а Марта все это время умирает.

Я знаю, что, когда мир схлопнется снова, она будет ждать меня на нижнем уровне природы, у начала жизни.

29 апреля

Я бы хотела написать рассказ о моей умирающей собаке. Но на писательском курсе нам сказали, что не стоит писать о том, что болит прямо сейчас, что еще не стало прошлым. А я думаю, что если я отпущу это «прямо сейчас», позволю ему стать прошлым, то мой рассказ станет рассказом о мертвой собаке, а не о умирающей.

Акерман в книге «Моя мать смеется» пишет изнутри наблюдения за чужим умиранием, умиранием матери. Что писать о моей умирающей собаке?

В последние дни много думаю про Шанталь Акерман. Точнее про тот факт, что она покончила с собой вскоре после смерти матери. Этот факт не дает мне спокойно жить. Потому что я узнала о том, что так можно. Этот факт пускает туман в мои дни. Я боялась читать книжку «Моя мать смеется», я еле выдержала чтение «Раны». Я одновременно хотела и не хотела читать эту книгу. Я до конца не понимаю, почему факт биографии Акерман так меня тревожит. Как будто он должен, наоборот, освобождать и давать спокойствие. Наверное, он тревожит невыносимостью утраты. Невыносимостью неизбежной утраты.

Мамулия написал: для того, чтобы писать, нужно стать черным человеком. Когда я думаю и пишу про мою собаку, голубя и Акерман, я чувствую, что становлюсь им — эти черным человеком. Такой человек знает: вокруг смерть смерть смерть. Он(а) пускает ее в текст.

19 мая

Собаченька умерла, так меня и не дождавшись. Я не успела к ней приехать. Я писала: «Я боюсь, что она умрет, когда меня не будет рядом». Меня не было рядом, когда она умерла. Я ненавижу эти города и то, что всегда, когда я в одном, меня нет в другом и меня нет рядом с моей собакой. Меня не было рядом, когда она умерла. Я позволила себе забыть, что моя собака умирает. Позволила себе поверить в то, что она проживет еще несколько месяцев. Я успела забыть слова, которые складывала, когда думала о ее смерти.

Я помню, что написала что-то про ее мир. Я хочу, чтобы присутствие ее и ее мира всегда было рядом.

Марта любила спать клубочком во всяких уголках наших тел — в сгибе ног, между шеей и спинкой дивана, между ногой и подлокотником кресла. Еще Марта была очень экстравертной (не знаю, в кого) собакой, она любила других собак. Марта любила облизывать руки, любила игрушку хэллоу китти, любила сыр. Кажется, если успеть записать все, что она любила и делала, то ее мир всегда будет где-то поблизости. Но слова не имеют ничего общего с ее миром, они ему противоположны. Слова не имеют ничего общего с теплым сопящим влажным вонючим пушистым — с разливающейся, абсолютно бесконечной любовью. Слова не имеют ничего общего с бесконечной любовью. Слова не имеют ничего общего с моей собаченькой. Что-то общее с ней имеют: поезд Санкт-Петербург — Брест, дома на «Востоке», черный чай с сахаром, гроза, лес.

В Петербурге, за день до того, как умерла Марта, я говорила Даше: у меня внутри всегда была дыра, а потом я начала писать, и как будто немножко заполнила ее — не чем-то прочным, не цементом, но ватой, и все равно она подзаполнилась. Я тогда подумала, что, наверное, взросление — это все больше ваты внутри в таких дырах. Когда Марта умерла, всю вату в этой дыре как будто облили водой, вата превратилась в маленький мокрый комочек. Никакого письма и слов из ваты не хватит, чтобы заполнить эту дыру.

Что на самом деле может подзалатать дыру внутри меня, так это доступ к вещам из мира моей собаки. К вещам, на которые я иногда смотрю ее взглядом. Взглядом вне слов на вещи вне слов.

Собаченька, спасибо, что показала мне этот взгляд. Я люблю тебя разливающейся, бесконечной любовью — вне слов. Только теплое влажное пушистое, только двор, гроза, пряная земля. Только начало жизни, первый этаж природного царства — тот, где ты ждешь меня.